Эта статья входит в число избранных

Морозов, Николай Александрович

Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Николай Александрович Морозов
Псевдонимы партийные клички «Воробей», «Зодиак»,
литературный псевдоним Н. Воробьёв,
конспиративные фамилии «Лакиер», «Хитрово»
Дата рождения 25 июня (7 июля) 1854(1854-07-07)
Место рождения усадьба Борок, Мологский уезд, Ярославская губерния, Российская империя
Дата смерти 30 июля 1946(1946-07-30) (92 года)
Место смерти посёлок
СССР
Гражданство (подданство)
Образование 2-я Московская гимназия
Род деятельности
мемуарист, писатель
Язык произведений русский
Награды
Логотип Викитеки Произведения в Викитеке
Логотип Викисклада Медиафайлы на Викискладе
Логотип Викицитатника Цитаты в Викицитатнике

Никола́й Алекса́ндрович Моро́зов (25 июня (

мемуарист и поэт
).

Являлся внебрачным сыном

партии кадетов. В советское время он так и не вступил в ряды ВКП(б)
.

Морозов ещё в юности увлекался естественными науками и впоследствии сам создал большое число трудов в различных областях естественных и общественных наук. После освобождения в 1905 году активно публиковался в разных периодических изданиях, начиная с 1907 года во множестве издавал научно-популярные труды в области физики, химии и астрономии. Критики характеризовали их как

.

Действительный член

АН СССР, в 1934 году — звания заслуженного деятеля науки. В честь 85-летия награждён орденом Трудового Красного Знамени (1939). Дважды кавалер ордена Ленина
(1944 и 1945).

После кончины Морозова (похороненного в родном имении, где ему был поставлен памятник и устроен музей) сложился своеобразный миф об учёном-революционере, который внёс вклад в самые разные области науки. В известной степени миф о Н. А. Морозове продолжает существовать и в XXI веке. Его именем названы посёлок имени Морозова (1922) и астероид 1210 (Морозовия, 1931)[2], а также кратер на обратной стороне Луны (Морозов, 1970)[3].

Биография

Происхождение. Ранние годы (1854—1868)

Анна Васильевна Морозова — мать. Фото около 1900 года

В своих мемуарах Николай Морозов со ссылкой на рассказ отца утверждал, что его прадед Пётр Григорьевич был

потомственное дворянство; он находился в родстве с Петром Великим по линии Нарышкиных[5][6]. В 1817 году против него было возбуждено уголовное дело из-за числящейся за ним задолженности в 50 000 рублей. Это произошло из-за погашения кредитов, взятых в государственном Заёмном банке с целью перестройки усадебного дома и парка в имении Борок. Огромные долги и судебные издержки стали причиной и его преждевременной кончины. Дед — Алексей Петрович Щепочкин, занимавший пост уездного предводителя дворянства, погиб 21 сентября 1840 года вместе с женой при трагических обстоятельствах. В докладе, представленном императору Николаю I, сообщалось, что дворовые взорвали барский дом, заложив пороховой заряд в печку[7]
.

Пётр Алексеевич Щепочкин — отец

Отец, Пётр Алексеевич Щепочкин (1832—1886)

крестьянской реформы 1861 года, и, в особенности, против наделения крестьян землёй[11][12]
.

Спутницей жизни Петра стала 16-летняя дочь образованного и богатого крестьянина одного из новгородских имений — Анна Васильевна Плаксина. Она училась грамоте у отца-кузнеца и приятельниц — дочерей священника, обладала художественным вкусом и даже читала наизусть поэзию Пушкина, Крылова и Лермонтова. Пётр Щепочкин даровал Анне вольную, записав её

восприемника — местного помещика Александра Ивановича Радожицкого[15][16][17][18]
.

Детство и юность Николая Морозова прошли в материальном достатке. Отец, разделяя все предрассудки своего сословия, так и не узаконил положение Анны Васильевны, несмотря на рождение семерых детей[Прим. 2]. Дети жили в отдельном флигеле. Очень рано проявилось главное качество характера Морозова — воля. Запуганный россказнями няньки Татьяны Николай, испытывая себя, тайно ночевал один в парке или пробирался ночью к дальнему озеру, чтобы убедиться в существовании русалок и привидений[20]. Отец Николая не отличался религиозностью, и Николай, соответственно, тоже: однажды он совершил поступок в духе «шестидесятников», выбросив из окна икону. В 1865 году П. Щепочкиным было написано завещание, по которому всё его состояние делилось на две равные части: первая половина предназначалась двум сыновьям, вторая — пяти дочерям. Начальное образование Николай получил у матери, а отец позволял свободно пользоваться богатой усадебной библиотекой, в которой имелась, например, «Астрономия» Перевощикова. Дальнейшее обучение подростка проходило под началом гувернёра-француза Н. К. Мореля, увлекавшегося естествознанием[1][21][22][23][24].

Гимназия. Определение призвания (1868—1874)

Гимназист Николай Морозов

Поскольку Николай рано проявил большие способности к науке, Пётр Алексеевич решил готовить его к карьере учёного. Предполагалось, что Николай будет посещать

Петербургский университет. Вероятно, П. А. Щепочкин, не желая подвергнуться остракизму из-за женитьбы на бывшей крепостной, рассчитывал, что первенец, окончив университет и продвинувшись по службе, сумеет получить потомственное дворянство и с полным правом вступит в наследование имением[25][26]. В 1869 году Морозов поступил во второй класс гимназии, где числился в рядах первых учеников[27][15]
.

Преподаватели Второй московской гимназии. Шарж А. Д. Дементьева

Классическая учебная программа категорически не устраивала юношу, особой нелюбовью пользовались

плезиозавра. К пятому классу увлечения Николая (он посещал лекции по медицине в университете и занятия в анатомическом театре) стали негативно сказываться на его успеваемости, что вызвало недовольство отца[1][29][30]
.

Морозов, гимназист пятого класса, в 1874 году был допущен в подпольную студенческую библиотеку, в которой познакомился с бесцензурными изданиями: издаваемым

народником Петром Лавровым журналом «Вперёд!» и книгой Н. Соколова «Отщепенцы», которые завозились в Россию контрабандой[31]. В библиотеке он познакомился с Сергеем Кравчинским и сблизился с народниками группы Д. А. Клеменца, который оценил потенциал молодого радикала. Встречи (в том числе совместные с группой «чайковцев») проводились в салоне сочувствовавшей им помещицы Олимпиады Алексеевой[32]. Весной 1874 года Николай Морозов принял решение разорвать все старые связи и вступить в кружок «чайковцев». Основные положения их программы были ему понятны и близки, он был предварительно подготовлен чтением радикальной литературы и публицистики. В число условий для вступления в общество входило изучение ремесла (Кравчинский предложил заняться сапожным делом, и для этого они сняли квартиру у матери Печковского) и «полнейшее отречение от всяких признаков барства». Морозов съехал с квартиры и раздал или раздарил всё своё имущество, включая библиотеку, геологические и палеонтологические коллекции и даже одежду, поскольку полностью перешёл на народный костюм. На этом закончилось его официальное систематическое образование[33][34]
.

Николай Морозов и радикальные движения 1870-х годов

Государственная Третьяковская галерея

Сапожная мастерская Кравчинского — Морозова закрылась, не успев начать работы. По большей части участники группы жили на квартире О. Алексеевой и уговаривали Морозова остаться в Москве на связи с «ушедшими в народ», поскольку он не состоял на учёте у полиции и не вызывал подозрений. Однако Морозов предпочёл активную работу и был прикреплён к студенту-медику

старообрядческую деревню Коптево. Николай устроился там учеником кузнеца и нашёл общий язык с селянами. Овладение ремеслом шло успешно; вновь вспыхнуло увлечение ботаникой и геологией, что позволило распространять начала естествознания среди крестьян. Однако летом один из крестьян, недовольный тем, что его сын устроился в столярную мастерскую в Потапово, донёс в полицию, последовали аресты; задержана была и Олимпиада Алексеева. Кроме того, Морозов получил «волчий билет» (то есть был лишён права поступления в любое учебное заведение в России), поскольку кто-то назвал его имя как главного пропагандиста в гимназии. Обеспокоенный отсутствием сына, не приехавшего на каникулы, в Москву прибыл отец — Пётр Щепочкин и, считая, что Николай стал жертвой агитаторов, обратился в Третье отделение[36]
.

Оставшись на нелегальном положении, Н. Морозов занялся революционной деятельностью. Первым его заданием была организация естественнонаучного общества в

Вержболово с евреями-контрабандистами[39][40]
.

В Швейцарии Морозов жил прямо в редакции газеты «Работник» как «вечный путник», не имея никакого имущества, кроме носимой одежды. Его командировка должна была закончиться после выпуска трёх пробных номеров газеты, с которыми он должен был вернуться в Россию. Несмотря на безденежье, он посещал лекции в

К. Маркса, но, в общем, отношения с эмигрантской средой не складывались[43]. Лично Морозову ближе всего был П. Ткачёв, который встречал его в Женеве. Сближало их и неверие в революционность крестьянства. 1 февраля 1875 года из России пришли известия, что Морозов включён полицией России в список 53 особо разыскиваемых преступников, и на следующий же день Николай был единогласно избран в женевскую секцию Первого интернационала. Тогда же произошло знакомство с Верой Фигнер[44]. Не считая себя вправе оставаться далеко от России и непосредственной борьбы за освобождение, Морозов принял решение вернуться на родину[1][45]
.

В 1875 году состоялся дебют Морозова как журналиста в изданиях «Работник» и «Вперёд!». Это были корреспонденции об успехах пропаганды среди крестьян и «хождении в народ»[46]. Так, в № 3 «Работника» (1 февраля 1875 года) в отделе писем вышла заметка «Село Рябково» за подписью Н. В-в (то есть «Н. Воробьёв»). Это был рассказ о красильных заводах Шипова, на которых лично Николай не бывал, но общался с рабочими, идущими на работу и после неё по домам. В этой же заметке кратко упоминается и собственный опыт на лесоповале. Молодой автор писал, что неимоверно тяжёлые условия работы по самым низким расценкам приводят к тому, что водка становится продуктом первой необходимости; затем эти суждения были повторены и в книге воспоминаний «Повести моей жизни»[47].

Годы заключения (1875—1905)

Первый арест и следствие

Николай Морозов в 1878 году

Н. Саблин и Н. Морозов были арестованы сразу после пересечения российской границы в местечке

Домзак. После этого отец разобрал архив сына, нашёл его письмо к В. Фигнер, где тот не скрывал неприязни к родителю; оскорблённый Пётр Алексеевич и Николай долго не общались[49][50]
.

После возвращения в камеру Николай Морозов занялся изучением языков. Поскольку он владел только французским (не считая латыни и древнегреческого), то попросил учебник немецкого языка, а далее перешёл к английскому, испанскому и итальянскому. Изоляция подтолкнула его к поэтическому творчеству[51][Прим. 4].

18 октября 1877 года начался Процесс ста девяноста трёх, в котором подсудимым был и Морозов. Николай отказался выслушивать приговор, который оказался мягок: 15 месяцев тюрьмы, погашавшиеся отбытым предварительным заключением[55].

Морозов и народовольцы

После выхода на свободу Морозов поселился в редакции журнала «Знание» (издаваемого

фактический брак с Ольгой Любатович — одной из участниц движения. Первый выпуск газеты «Земля и воля» вышел 25 октября 1878 года, причём состав издательского комитета постоянно менялся, но Морозов неизменно в нём состоял, исполняя роль связного и корреспондента. Его собственные статьи по идеологическим соображениям коллег не устраивали — Морозов в тот период был апологетом безудержного террора. Зимой пришлось расстаться с О. Любатович, командированной в Швейцарию[57]
.

Летом 1879 года было решено провести в

Г. Плеханова. Съезд проходил с 15 по 17 июня, на нём присутствовали, в частности, Л. Тихомиров, а также несколько приглашённых из других революционных кружков (в том числе А. Желябов и Г. Гольденберг). Предполагалось дополнение старой землевольческой программы принципом политической борьбы. Участники съезда приняли необходимость применения террора, хотя и расходились в понимании его роли среди других форм борьбы. Делегаты съезда объявили себя Исполнительным комитетом социально-революционной партии и фактически стали ядром будущей «Народной воли»[58]. Также на Липецком съезде был принят и утверждён «судебный» параграф устава организации (который сохранился только в мемуарах Н. Морозова), в котором «всякий член Исполнительного комитета, против которого существуют неопровержимые улики, обязан отказаться от всяких показаний»[59]. Буквально на следующий день в Воронеже открылся съезд «Земли и воли», в котором участвовали и некоторые делегаты Липецкого съезда. В Воронеже оформился раскол: Плеханов и «деревенщики» организовали «Чёрный передел», а сторонники политического террора — «Народную волю». В исполнительный комитет этой последней вошёл и Николай Морозов. Вместе со Львом Тихомировым они возглавили газету организации[60]
.

После возвращения О. Любатович они с Морозовым снимали квартиру на

Джованьоли «Спартак», также опубликованный в этом журнале и имевший большой успех у публики. Как вольнослушатель Николай посещал лекции по естественным наукам в Женевском университете и свёл знакомство с С. Подолинским. В октябре 1880 года у Ольги родилась девочка (имя её не упоминалось в источниках), которую хотели удочерить супруги-эмигранты Арнольди[61][62]
.

В декабре 1880 года Морозов посетил

Софья Перовская срочно вызвала его в Петербург. Был арестован глава Исполкома — А. Михайлов. При попытке перехода границы, 23 января 1881 года, был арестован и Николай Морозов. Поскольку он не называл своего имени, 26 февраля его перевели в Варшаву, заподозрив в принадлежности к местной революционной организации. После убийства Александра II Морозова перевели в петербургский Домзак, где 17 апреля он был опознан. На очной ставке вызванный П. А. Щепочкин сына не признал, чем Морозов, по собственным воспоминаниям, «был очень растроган». Окончательно его раскрыла квартирная хозяйка Фролова[64]. На допросе 24 апреля Морозов дал единственное показание, полностью соответствующее уставу[65]
:

По убеждениям своим я террорист, но был ли террористом по практической деятельности — предоставляю судить правительству.

«Террористическая борьба»

Николай Морозов в начале 1880-х годов

В статьях «Листка „Земли и воли“» (например, «Значение политических убийств») Н. А. Морозов наиболее последовательно в русской революционной журналистике отстаивал превращение политического

самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приёмов», Николай Морозов утверждал, что при негибкости политической системы России, каждый акт террора «производит неурядицу во всех его (государства) функциях». Именно это позволяет «горсти смелых людей… бороться с миллионами организованных… врагов». О. Будницкий усматривал в ряде тезисов явное влияние на Морозова идей и стиля С. Кравчинского[66]. В общем, в идеологии «Народной воли» террор не занимал первенствующего места, и даже П. Лавров в мае 1880 года в письме Морозову предупреждал, что терроризм вызовет одно только «общее отвращение», и что если правительство продолжит «серьёзную войну против террористов, нет ни малейшего сомнения, что все они погибнут, а императорство останется»[67]
.

В августе 1879 года Морозов предложил собственный вариант программы Исполнительного комитета «Народной воли»; в 1880 году этот документ увидел свет в Женеве (для конспирации на титуле поставили Лондон) с некоторыми изменениями и дополнениями, под названием «Террористическая борьба». 14-страничная брошюра вводилась экскурсом в историю народных движений в Европе, причём утверждалось, что первая из форм — крестьянская борьба — стала невозможна с появлением массовых армий и усовершенствованием путей сообщения. В этом отношении центр борьбы перенёсся в города. В России же, в которой

крестьянство разрознено и рассеяно огромными просторами страны, а городской пролетариат малочислен, революция приобрела форму «террористического движения интеллигентной молодёжи». Обрисовывая революционное движение 1870-х годов, Морозов показал логику перехода от пропаганды к террору. Особенно он напирал на факт, что властям, как правило, не удавалось разыскать террористов. Далее Николай Александрович переходил к перспективам революционной борьбы в её террористической форме. Этот способ борьбы не требует посторонних, что делает бессильной тайную полицию[68]
.

Морозова интересовал и моральный аспект. Он заявил, что «террористическая революция» более справедлива, чем массовая революция, в которой «народ убивает своих собственных детей». Террористы казнят лишь тех, кто действительно повинен в свершившемся зле. Морозов предсказывал, что рекомендуемый им метод борьбы удобен, и станет традиционным для России. Также он сравнивал тираноубийц былых времён и их отличия от своих товарищей. Террористы «совершают правосудие», оставаясь при этом в живых, и могут снова жить и работать для своего дела. Психологии террориста не свойственно самопожертвование, это не вспышка отчаяния, а борьба «силы с силой, равного с равным; борьба геройства против гнёта, знания и науки — против штыков и виселиц»[69]. Идею Земского собора у «Народной воли» он считал главной ошибкой, поскольку не верил, что большинство пойдёт за социалистами. При этом Морозов парадоксально заявлял, что целью террористической борьбы является завоевание фактической свободы мысли, слова и безопасности личности от насилия — необходимых условий для «широкой проповеди социалистических идей». Речь при этом идёт о фактических свободах, а не закреплённых законодательно. При ослаблении режима террор ослабевает, в случае ужесточения — возобновляется. Косвенным продуктом борьбы будет и установление конституционного строя, но это не отменяет террористического «регулирования»: «в России, где самое грубое насилие и деспотизм сделались традиционными в существующей династии, дело террора значительно усложняется и потребует, быть может, целого ряда политических убийств и цареубийств»[70][71].

Несмотря на то, что коллеги Морозова, в том числе

эсеров, проходившем в Финляндии, избранный в ЦК Г. А. Гершуни в полном соответствии с заветами Морозова стремился соотнести террористическую активность с государственной политикой, что выражено в формуле: «при хорошей Думе и плохая бомба лишняя и скверная вещь; при плохой Думе хорошая бомба — вещь неизбежная». По замечанию О. Будницкого, это полностью соответствовало смыслу и духу морозовской «Террористической борьбы»[76]
.

Четверть века в неволе

Алексеевский равелин Петропавловской крепости в 1870-е годы

Получив известия об аресте Морозова, Ольга Любатович оставила дочь в Швейцарии и выехала в Россию. Переписку удалось наладить только в мае 1881 года. Тогда же пришло известие о кончине их дочери. После этого Ольга начала сколачивать собственную террористическую группу, но в ноябре 1881 года была арестована[77]. 9 февраля 1882 года начался «Процесс двадцати»; родственники Николая не воспользовались своим правом участия в процессе. «Дело двадцати» слушалось в Особом присутствии Правительствующего сената при закрытых дверях и под усиленной охраной, председателем был П. А. Дейер, прокурором — Н. В. Муравьёв. По утверждению Н. Троицкого, народовольцы вообще мало интересовались юридической стороной своего процесса: с одной стороны, они отвергали законность царского судопроизводства в принципе, с другой — понимали всю бесплодность юридической полемики с обвинением[78]. Морозов в числе других народовольцев обвинялся в устройстве подкопа под полотно Московско-Курской железной дороги с целью взрыва царского поезда, осуществлённого 19 ноября 1879 года, но обошедшегося без жертв. Совершённое ими преступление подпадало под статьи 241, 242, 243 и 249 «Уложения о наказаниях» (О преступлениях против священной особы государя императора и членов императорского дома; о бунте против власти верховной и о государственной измене)[79]. Защитниками по «Делу двадцати» выступали шестнадцать присяжных поверенных, в том числе известные представители русской адвокатуры: В. Д. Спасович, П. А. Александров, В. Н. Герард, Е. И. Кедрин, А. Н. Турчанинов и помощник присяжного поверенного Е. Ф. Королёв[80]. По свидетельствам очевидцев, Морозов был апатичен, отвечал очень спокойно и тихо. Он не отрицал своих взглядов на террор; в обвинении он значился как «поэт и теоретик партии „Народная воля“». В числе пяти обвиняемых Морозов был приговорён к бессрочной каторге. После вынесения приговора свидания с ним добился его отец П. А. Щепочкин; по особому распоряжению министра юстиции они виделись дважды и полностью примирились. Прошение заключённой О. Любатович о встрече с мужем осталось без ответа[81].

26 марта 1882 года (в ночь со

чахотка». В этих условиях Морозов стал заставлять себя ходить по камере, сколько позволяли силы, трижды в день занимался гимнастикой. Для уменьшения поражения лёгких Николай Александрович старался сдерживаться при приступах кашля (чтобы не допустить разрыва альвеол) и примерно за месяц ему удалось стабилизировать своё состояние. Чтобы не сойти с ума, Морозов стал общаться с тюремным священником, добился разрешения получать литературу по богословию, и в шутку утверждал, что полностью освоил всю программу богословского факультета[83][84]
.

Камера Н. А. Морозова в Шлиссельбурге, в которой он провёл около двадцати лет

2 августа 1884 года народовольцев (из десяти осуждённых выжили Морозов,

Айзик Арончик) перевели в Шлиссельбургскую крепость, в так называемую «новую тюрьму». В первый год там оказалось тридцать шесть человек — почти все знакомые Морозова. Имён осуждённые не имели, Николай Морозов значился под № 4. Расход на содержание узников составлял двадцать две копейки в день, исходя из расчёта двух фунтов серого и чёрного хлеба; кроме того, на две недели выдавали ¼ фунта чая и 1½ фунта сахара[85]. Нательное бельё меняли раз в неделю, постельное — раз в две недели. Баня полагалась раз в месяц, в это время проводился обыск камеры; личный обыск устраивался при смене белья. Страдавших психическими заболеваниями узников (двое были буйными) держали вместе со здоровыми[86]. 30 сентября 1885 года последовало распоряжение жандармского управления о разрешении чтения и письменных занятий осуждённых; с весны 1886 года разрешили устроить огороды, на которых заключённые могли бы работать[87]. Огороды имели площадь 15 × 6 м, их было выделено шесть (затем их стало восемь). Для заключённых привезли семена редиса, моркови, репы и проч. В клетках для прогулок поставили деревянные лопаты, которыми можно было перекидывать из угла в угол насыпанный песок, чтобы узники «не захирели» от отсутствия движения. Самым слабым по здоровью предоставили право прогулок вдвоём, которое было даровано и Морозову два раза в неделю[88]. Его спутником в этих прогулках был Иван Ювачёв, а после перевода — Василий Караулов[89]. В 1895 году в тюрьме было проведено электрическое освещение. С 1897 года узникам разрешили два раза в год переписываться с родными, благодаря чему Н. А. Морозов узнал о кончине отца, последовавшей ещё в 1886 году. После заключения сына он потерял интерес к делам, сильно проигрался на биржевых спекуляциях и умер в возрасте пятидесяти трёх лет от прогрессивного паралича[90]. Их петербургский дом был продан за долги. Мать, потеряв зрение, жила в Борке[91]
.

Коридор в Новой тюрьме Шлиссельбурга. На верхнем этаже содержались заключённые, в камерах нижнего яруса располагались мастерские

После 1889 года в тюрьме были организованы мастерские, где в послеобеденное время заключённым разрешалось работать. Поскольку в 1890-е годы тюремные смотрители не утесняли своих подопечных, осуждённые явочным порядком получили некоторые привилегии, например, открыто переговаривались при прогулках и работе на огороде. После назначения в 1892 году нового коменданта И. И. Гангардта было улучшено питание и заменён врач. Появление в рационе овощей и местных ягод, например, рябины, полностью излечило цингу

Times»[97]. С 1899 года за работу в мастерских по заказам администрации или надзирателей заключённые стали получать плату, которая чаще всего шла на покупку продуктов и книг[98]. Во второй половине 1890-х годов Вера Фигнер при поддержке коменданта добилась для заключённых абонемента в публичной библиотеке, а после его запрета Департаментом полиции Морозов упросил начальство оформить доступ в передвижной музей учебных пособий[Прим. 5] под предлогом занятий минералогией. Сотрудником музея сделался вновь назначенный тюремный врач Н. С. Безроднов. Музей охотно пользовался услугами Морозова: однажды ему прислали россыпью коллекции минералов, которые он рассортировал, каталогизировал, снабдил этикетками и разложил по собственноручно сделанным ящикам. М. Новорусский сделал специальный инсектарий и изготовил коллекцию превращений насекомых на разных этапах жизненного цикла. И. Лукашевич приводил в порядок гербарии[101]
.

Николай Александрович Морозов едва ли выделялся среди своих товарищей. Он никогда не имел конфликтов с охраной, вёл исключительно размеренный образ жизни[102]. Полагая, что если он «не жалел своих врагов на свободе, то и они имеют право не жалеть» его в тюрьме, Морозов разработал этику взаимоотношений заключённого с администрацией как взаимную терпимость[103]. Прогуливаться предпочитал в первой половине дня, ел очень мало (едва ли половину положенной порции); после разрешения работать в мастерских выбрал переплётную и овладел этим ремеслом в достаточной степени. Писал он обычно стоя за собственноручно изготовленной конторкой, а читал лёжа. Изучение языков продолжалось и преследовало практические цели — чтение книг по интересующим предметам. Чтение преимущественно было посвящено естественным наукам: химии и астрономии. По просьбе В. Фигнер он начал писать мемуары. Состояние здоровья его было стабильно плохим: осенью и весной каждого года он регулярно болел бронхитами и катарами, с 1895 года добавился хронический ревматизм, с которым он боролся, танцуя мазурку вместо зарядки. Вместе с В. Фигнер они установили норму ежедневных прогулок — десять вёрст. Морозов страдал бессонницей и не мог долго заниматься физической работой на огороде. Также его изнуряли учащённое сердцебиение и плохая работа кишечника, от которых помогал только постоянный приём лекарств (белладонна и ревень). При взвешивании в 1898 году оказалось, что в Морозове три пуда двадцать фунтов (пятьдесят шесть килограммов)[104][105].

В марте 1902 года из-за ужесточения режима была совершена попытка тюремного бунта, в котором деятельное участие приняла В. Фигнер. По собственной инициативе Н. Морозов передал описание событий министру внутренних дел, в результате участники событий даже не получили взысканий, хотя администрация тюрьмы и охрана были частично заменены[106].

Считая, что он далеко продвинулся в изучении строения вещества Вселенной, в 1903 году Морозов добился передачи одной из своих химических рукописей на рассмотрение директору Горного института Д. П. Коновалову, который, отдавая дань уважения эрудиции своего оппонента, опроверг тем не менее все его выводы. Первое свидание Морозову было дозволено лишь в 1904 году, когда узника навестила семидесятипятилетняя княжна Дондукова-Корсакова — знакомая И. Ювачёва, которая считала своим долгом помогать заключённым[107].

Всего в 1884—1905 годах в Шлиссельбургскую тюрьму было помещено шестьдесят шесть человек, одиннадцать из которых казнили по приговору суда, двое были расстреляны за протесты, пятнадцать человек умерли от цинги, туберкулёза и душевных болезней, пятерых душевнобольных перевели в другие места, а четверо покончили с собой после освобождения[108]. Николай Александрович как-то сказал Вере Фигнер, что на четверть века для него «время остановилось», и с тех пор всегда вычитал годы заключения из своего возраста[109].

Освобождение

Прошение Н. А. Морозова о публикации его трудов от 31 октября 1905 года. Музей крепости Орешек

После начала

Трубецкой бастион, где были относительно мягкие условия: свидания, например, разрешались трижды в неделю, — благодаря чему Николай Александрович смог увидеться с братом и сёстрами. Также ему был предоставлен гражданский костюм, сшитый по мерке[110]. 7 ноября 1905 года он вышел из тюрьмы, но должен был оставаться в Петербурге, получая однодневный вид на жительство. Предполагалось отправить Николая Александровича в родовое имение под надзор полиции. Комендант Петропавловской крепости выдал сестре Вере бумаги Морозова, переплетённые в двадцать шесть томов, не просматривая их[111][112]
.

Благодаря содействию юриста Оскара Грузенберга Морозов в конце декабря смог выехать в Мологу, где уже через неделю получил паспорт, после чего принял решение вернуться в Петербург. Ему предстояло заново найти своё место в жизни, источник заработка и способ осуществления своих учёных планов. 24 января 1906 года состоялась его встреча с Ольгой Любатович, которая тогда была замужем за Иваном Джабадари. В марте 1906 года восстановилась и переписка с Олимпиадой Алексеевой (в браке Лукьяненко), которая давно отошла от революционной деятельности. Паспорт был действительным до февраля следующего года. Пошли и литературные гонорары: «Донская речь» опубликовала сборник стихотворений «Из стен неволи», а в «Русском богатстве» публиковались (с продолжением) мемуары «В начале жизни»[113][114][115].

Меж двух революций (1906—1917)

Новая жизнь: женитьба и литературно-художественные знакомства

Музеем революции СССР

После возвращения в столицу в салоне переводчицы М. В. Ватсон Морозов познакомился с её племянницей Ксенией Бориславской. К моменту их встречи она была довольно известной пианисткой, окончившей консерваторию. Также она занималась переводами произведений Уэллса и Гамсуна. Сблизились они, когда Ксения хотела поступать в медицинский институт, а Морозов стал её репетитором по физике и химии. Разница в возрасте составляла 26 лет, «не зачтённых» Николаем Александровичем[Прим. 6]. 7 января 1907 года они обвенчались в селе Копани близ Борка, причём священник потребовал официальную бумагу, что у невесты нет претензий по отношению к жениху[117][118].

В Петербурге Морозов, как и его сотоварищи, пользовались поддержкой Шлиссельбургского комитета, созданного под председательством

И. Репиным; художник загорелся идеей написать портрет революционера, работа над ним проходила в «Пенатах»[119]
. По воспоминаниям Ксении Морозовой:

Внешнее сходство было безусловное, но Репин остался недоволен своим произведением. Как можно было судить по его словам, он заранее составил себе представление о Николае Александровиче как о несчастном исстрадавшемся узнике, больше половины своей жизни прожившем в неволе. Между тем он видел перед собой необыкновенно жизнерадостного, подвижного человека, полного душевной молодости и ясности, по лицу которого никак нельзя было догадаться о всех перенесённых им испытаниях. Как слить художнику в одно целое уже живший в его воображении образ с реальным? Какими неуловимыми штрихами передать редкий пример душевной стойкости?[120]

На некоторое время Н. Морозов стал завсегдатаем «Пенат» (всего Репин исполнил четыре его портрета)

Л. Андреевым[122]. При встрече с Брюсовым оказалось, что тот ещё с детства помнил Николая Александровича, который, будучи нелегалом, некоторое время жил в их доме[123]. Из литературных знакомств особо ценил Морозов своё краткое общение со Львом Толстым. 31 марта 1907 года он отправил в Ясную Поляну две своих книги и получил ответ уже в апреле: живой классик сожалел, что отсутствует продолжение мемуаров «В начале жизни». Однако личное знакомство состоялось только 28 сентября 1908 года по личному приглашению Толстого. Разговор касался книги Морозова «Откровение в грозе и буре» (которую Толстой так и не прочитал) и перешёл на обсуждение науки вообще[124][Прим. 7]. В конце беседы Лев Николаевич немало шокировал Николая Александровича тем, что позавидовал вслух его заключению. Этот случай быстро стал анекдотическим; его обыграл, в частности, В. Розанов в «Опавших листьях
»:

Толстой искал «мученичества» и просился в Шлиссельбург посидеть рядом с Морозовым.

— Но какой же, ваше сиятельство, вы Морозов? — ответило правительство и велело его, напротив, охранять[126].

Тем не менее, периодически Толстой и Морозов переписывались, последнее послание из Ясной Поляны было датировано 20 апреля 1910 года[127].

Просветительская и преподавательская деятельность

Супруги Николай и Ксения Морозовы в 1910 году[128]

20 декабря 1906 года состоялась встреча с

периодическая таблица является лишь частным случаем многих периодических систем разного порядка. Не вызвала энтузиазма и таблица углеводородных радикалов Морозова, напоминающая менделеевскую. Существует миф, что за книгу «Периодические системы строения вещества» Дмитрий Иванович успел исходатайствовать для бывшего узника докторскую степень honoris causa по химии. В действительности в газете «Сегодня» от 13 октября 1906 года (то есть более чем за два месяца до встречи с Менделеевым) появилась заметка, что Дмитрий Иванович предложил «почтить Н. А. Морозова званием почётного химика». Легенда о докторской степени была изложена Л. Круковской в книге «Н. А. Морозов: Очерк жизни и деятельности», выпускавшейся в 1912 и 1920 годах, а Николай Александрович указал на неточность в частном письме и ничего не сделал для её публичного опровержения[129]
.

С января 1907 года супруги Морозовы обитали в Петербурге на

Психоневрологическом институте[131][103]. Кроме того, Морозов редактировал разделы по астрономии в «Технической» и «Детской энциклопедии»[132]
.

Весной 1907 года Морозов даже сумел получить командировку в Париж, где намеревался собирать материалы и прочитать лекции об истории создания Апокалипсиса. В декабре 1907 года, благодаря знакомству с князем Д. О. Бебутовым, Морозов был принят в масонскую ложу «Полярная звезда», в которой состоял, по крайней мере, до 1914 года. Через ложу он получил сведения о деятельности провокаторов в эсеровских кругах, с которыми поддерживал отношения. По сообщению В. Фигнер, командировка в Париж объяснялась в первую очередь необходимостью известить М. А. Натансона об измене Азефа. Масонская ложа «Великого востока Франции» существовала при Высших курсах П. Ф. Лесгафта[133]. В феврале 1910 года Н. А. Морозов участвовал в работе масонского конвента, который провозгласил создание национального масонского послушания Великий восток народов России. По сведениям, приводимым В. Брачевым, Морозов являлся досточтимым мастером ложи «Заря Петербурга»[134]. В 1910—1932 годах Н. А. Морозов являлся бессменным председателем Русского общества любителей мироведения, чья деятельность всецело определялась масонскими интересами его главы. В программе общества значилось исследование мифов и священных книг, включая Библию и Талмуд. Члены общества читали доклады на следующие темы: «Когда возникла Каббала» (Л. Филиппов, 1913), «Астральная основа христианского эзотеризма первых веков» (Д. О. Святский, 1914), «Зелёный луч в Древнем Египте» (А. А. Чикин, 1918), «Созвездия в Ветхом Завете» (Г. А. Тихов, 1918), «Зодиак в Ветхом и Новом Завете» (Д. О. Святский, 1918), «Астрономия и мифология» (Н. А. Морозов, 1920)[135]. Примерно та же тематика была характерна для лекционных выступлений Н. А. Морозова, который посетил 54 российских города[136][137].

Согласно воспоминаниям жены, Н. Морозов осенью 1907 года пытался участвовать и в выборах в

кадетам (их возглавлял князь Д. Шаховской), которые поддержали его официальный протест, датированный 26 сентября. В конечном счёте, губернатор назначил новые выборы 5 октября с аннулированием предыдущих результатов[138]
.

Благодаря покровительству П. Ф. Лесгафта, в короткий период после освобождения до Октябрьской революции Морозов опубликовал 113 книг и статей

В. В. Розанов
в рецензии от 13 апреля 1910 года:

Г-н Н. Морозов замечателен четырьмя вещами: 1) тем, что он 20 лет просидел в Шлиссельбургской крепости, 2) тем, что, выйдя из неё, он немедленно женился, о чём говорил весь Петербург, 3) что он нелепо объяснил Апокалипсис и 4) что Репин написал с него изумительный портрет, но сбоку, так что глаз не видно, «глаза» портрета ничего не говорят… Этими четырьмя поступками он составил себе быструю репутацию колеблющегося смысла, но настолько громкую, что куда бы ни появился, что бы ни написал, все бегут смотреть или спешат читать: «А, да ведь это Н. Морозов», «который 20 лет просидел в одиночке, вышел и женился». Признаюсь, репутация его мне не нравилась, и в особенности казалась нескромною явная претенциозность в науке, которую он хотел «переворотить и обновить»… Он о чём-то совещался и что-то оспаривал и у Д. И. Менделеева насчет его периодического закона элементов, и тоже «не соглашаясь», «опровергая» и «открывая новое». <…> «Апокалипсис» и «Физико-химия» читаются только из вежливости к «шлиссельбургскому узнику», который вместо того, чтобы с ума сойти, как, вероятно, со многими и случилось бы, над чем-то копался и что-то писал…

Новое время. 1910. №12244. С. 5.

Аэронавтика

Морозов — аэронавт

После открытия Императорского аэроклуба при поддержке своих коллег по Астрономическому обществу в 1910 году Морозов стал его членом и 15 сентября совершил первый полёт на аэроплане под управлением Л. М. Мациевича. Событие не осталось незамеченным прессой, вызвав, в том числе публикации, в которых говорилось, что бывший народоволец желает бросить бомбу в императорское семейство с воздуха. Эти предположения вызвали смех на одном из заседаний Государственной Думы, но также спровоцировали полицейский обыск на дому Н. Морозова[140][141]. 31 октября того же года Морозов совершил подъём на аэростате. Аэростат «Треугольник» под управлением капитана Б. Гебауера и Д. Фритца поднялся на 3200 м и был от Петербурга отнесён к деревне Вересь в 28 км от станции Дивенской. В мае 1911 года, увлёкшись астроспектрографией, Николай Морозов совершил второй подъём на аэростате, чтобы провести съёмку в лучах восходящего Солнца. Николай Александрович прочитал статью Тимирязева о том, что, якобы, Лоуэлл и Слайфер обнаружили в спектрах планет (в том числе Урана и Нептуна) линии хлорофилла. В полёте участвовали поручик М. Н. Канищев и преподаватель Технологического института В. И. Ярковский. 17-часовой полёт завершился на железной дороге в 40 вёрстах от Вологды; проходящий поезд эвакуировал аэронавтов с корзиной и оболочкой. Общая дистанция полёта составила около 600 км. Однако фотографии спектрограмм оказались неудачными[142][143].

4 апреля 1912 года должно было произойти солнечное затмение, и Морозову удалось договориться о подъёме на «Треугольнике». Пилотировали шар капитан А. Раевский и А. Шабский. Спектроскоп с фотоаппаратом был предоставлен Г. Тиховым из Пулковской обсерватории. Затмение началось, когда шар был на высоте 1750 м, а закончилось, когда шар поднялся на 2825 м. Сели в деревне Карманово Новгородской губернии. После того, как экипаж покинул корзину, оболочка аэростата была унесена ветром, её обнаружили и сочли всех аэронавтов погибшими, пока через трое суток они не вернулись в Петербург. Из семи сделанных спектрограмм удачными получились четыре, в том числе спектрограмма заснеженного хвойного леса[144][145][146]. Последний полёт на аэростате Морозов совершил (в компании И. С. Цитовича) 4 апреля 1914 года. Чуть ранее, в конце марта 1914 года, совет Всероссийского аэроклуба назначил Н. Морозова главой «Комиссии научных полётов»[147].

Последний тюремный срок

По приглашению владельца издательства «

Кассационная жалоба была подана и рассматривалась до 1912 года[151]. Всё это время Морозова не стесняли, на лето супруги отправились в Артек в имение С. И. Метальникова. На отдыхе 15 июня 1912 года за Морозовым пришли полицейские, так как Московская судебная палата потребовала исполнения приговора ещё 22 мая, но документ очень долго шёл в Симферополь и задержался в губернском центре[152]
.

После телеграммы, направленной К. Морозовой члену

Двинск[157]. Узник сам оплачивал все необходимые удобства, включая отопление камеры, баню и прогулки на купание. Репин прислал ему репродукцию своей картины «Запорожцы». Николай Александрович писал мемуары («Повести моей жизни»), на что тратил от четырёх до пяти часов в сутки, и при этом принципиально не читал ничего, чтобы не мешать приводить в порядок воспоминания. Далее он начал написание книги «Пророки» как продолжения «Откровения»; получил он и корректуру немецкого перевода «Откровения». 16 февраля 1913 года Морозов был амнистирован в связи с 300-летием дома Романовых, с чем его первым поздравил Репин. Из-за бюрократической процедуры на свободу Николай Александрович вышел 21 февраля[158][159][154]. Вернувшись в Борок, летом Морозов был избран гласным избирательного собрания Мологского уезда. Иными словами, он даже не был ограничен в избирательных правах. 4 сентября в газете «Русское слово» сообщалось, что постановлением Ярославского по земским и городским делам присутствия Морозов был исключён из состава земских гласных, поскольку «у присутствия нет сведений, восстановлен ли Н. Морозов в правах после привлечения его в 1911 г. по 128 и 129 статьям Уложения о наказаниях, то есть в преступлениях, совершённых Н. Морозовым после амнистии»[160]
.

Годы Первой мировой войны

Сентябрь — ноябрь 1914 года Морозов провёл в Борке, занимаясь перестройкой окончательно обветшавших усадебных флигелей. После начала боевых действий Николай Александрович устроился во Всероссийский земский союз и отправился в Польшу в качестве военного корреспондента. Он должен был информировать главное управление Всероссийского союза о деятельности в прифронтовой полосе, а также получил аккредитацию как корреспондент «Русских ведомостей». Варшавское отделение Союза не захотело иметь с ним дел; бывшему революционеру пришлось дойти до ставки генерала Н. В. Рузского, которому он дал обещание, что не будет вести агитации. Также он устроился работать в биологической лаборатории Союза в Жирардово, где изучали эпидемические заболевания и разрабатывали антисептики. Пребывание зимой на фронте вызвало жестокий бронхит, излечение от которого потребовало всего лета 1915 года, проведённого в Борке[161]. Из своих очерков в 1916 году Морозов составил книгу «На войне», которая отразила дальнейшую эволюцию его мировоззрения[162]. В очерке «Война как один из факторов психологической и общественной эволюции человечества» он писал:

…мотивами современных войн являются теперь или прямо освободительные великодушные идеи, или причины национального характера, в которых прежний личный эгоизм заменился эгоизмом национальным, а ведь это уже наполовину альтруизм, то есть переходная ступень к дальнейшей стадии гражданского развития человеческого рода, единого во всех своих письменах и народах.

Морозов Н. На войне: Рассказы и размышления. Пг.: Изд. Б. С. Бычковского, 1916. С. 148.

Подобные взгляды объяснялись дистанцией «планетарного сознания», которое Морозов пропагандировал[163].

В августе 1915 года супруги Морозовы поездом отправились на Дальний Восток. Собственно, идея посетить города Сибири вынашивалась Николаем Александровичем ещё с 1909 года, о чём свидетельствует переписка с

К. Бальмонтом, который пришёл на концерт К. Морозовой. В Петербург добирались через Архангельск и Вологду. Антрепренёр для рекламы поместил на афиши в столице «шлиссельбуржец Морозов», из-за чего концерт был запрещён, а Меклер получил три месяца административного ареста[164][165][166]
.

Две революции 1917 года

Государственная Третьяковская галерея

После свержения самодержавия здание Петроградских высших курсов было занято штабом ревкома, и в нём проходили заседания

эсеровским большинством, в работе которого Морозов принимал участие от академической группы, но скепсиса не скрывал. Был он избран и в состав Временного совета Российской республики[171][139][172]
.

Встретив октябрьские события в Москве (Ксения Алексеевна безвыездно пребывала в Борке), Николай Александрович за собственный счёт издал 16-страничную брошюру «Семь дней революции. События в Москве: Дневник очевидца». К событиям он относился и как мыслитель-глобалист, и как обычный человек: когда его обворовали в трамвае (19 октября 1917 года), предложил в газете совет пришивать внутри карманов иголки, чтобы жулик не мог безнаказанно вынуть руку[173]. В Учредительное собрание Морозов избран не был, и о полученном опыте с нескрываемой радостью писал 14 ноября: «…среди крестьян такая гражданская темнота и слепота, что руки опускаются. Подачу голоса они называют „припиской к партии“, каждый должен приписаться к какой-нибудь, тогда что-нибудь получит от неё, а то останется ни с чем, и все страшно встревожены, как бы не „приписаться неудачно“, то есть к такой партии, которая окажется „не у власти“, то есть будет вытеснена другою, которая будет мстить за неприписку к ней»[174].

31 декабря 1917 года Морозов написал жене:

…ты …уже знаешь последний декрет правительства комиссаров, отменяющий оплату купонов процентных бумаг, но я не знаю, понимаешь ли ты вполне смысл этого! Это значит, что мы с тобой, а также и мамаша в Борке и все, кто в нашем положении, — отныне нищие. Это все равно, лежат ли бумаги в банке на хранении или на дому. Их никто более не купит, а потому и я, и ты, и Верочка имеем для дальнейшей жизни лишь ту физическую силу, которая сохранилась в наших руках, или те неотъемлемые знания, которые накопились у нас в голове. Но это последнее богатство теперь в загоне и презрении в наших великорусских областях и на время должно храниться в запасе. Единственное средство интеллигентных людей теперь — крепко цепляться друг за друга…[175]

Николай Морозов в Советской России (1918—1946)

Вживание в советскую систему

Летний кабинет Н. Морозова в Борке[176]. Фото 2009 года

Вопрос физического выживания для Н. А. Морозова остро встал зимой 1917—1918 годов. Число слушателей вечерних Лесгафтовских курсов за революционный год сократилось (около 400, из которых успешно выпустились только 47, и новых заявлений было всего 150). Директор Биологической лаборатории

ОГПУ не вмешиваться, «если не хотите идти на наше место»[179]
.

Николай Морозов состоял членом совета Ленинградского отделения Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев[180].

Следующей важной задачей было спасение родового имения: даже в самые тяжёлые годы Гражданской войны Николай Александрович всегда подолгу жил в Борке

Совнаркома
за подписью Л. Каменева:

Предоставить в пожизненное пользование Н. А. Морозова имение «Борок» Рыбинской губернии со всеми постройками, живым и мёртвым инвентарем, в нём находящимися. <…> Освободить имение «Борок» от всех денежных налогов и продналога, приравнять таковое к государственным культурным хозяйствам[184].

Многократно тиражируемая легенда о личном распоряжении В. И. Ленина о передаче Борка Морозову была сочинена им самим ещё в 1930-е годы, когда осуждённого Каменева упоминать было опасно[184]. Личное письмо вождю Н. А. Морозов написал в июле 1919 года, когда решалась судьба Лесгафтовского института — его предполагалось слить со Вторым пединститутом. Впрочем основную часть послания составляло изложение теории Морозова, которая затем стала основой для написания «Христа»[⇨]. Послание Ленину осталось неотправленным в архиве Николая Александровича[185].

Директор института

Открытие памятника Софье Перовской в Петрограде 29 декабря 1918 года. В первом ряду А. Луначарский, автор скульптуры О. Гризелли и Н. Морозов

По факту, согласиться на директорство в

К. Э. Циолковский, которому он затем сумел «выбить» пенсию научного работника, ставшую единственным источником его существования на многие годы вперёд[190]
.

В 1927—1929 годах Н. А. Морозов разрабатывал проект Историко-методологического общества, основную работу над уставом и программой которого проводил В. Р. Мрочек. Предполагалось осуществить комплексное исследование истории развития цивилизации, связав воедино типы хозяйства и техники, способы организации государства, взаимодействие науки и техники. Планировалось выявить цель, объём и содержание научной работы, социальный тип учёных и качество их подготовки, то есть организацию и трансляцию научной традиции. Глава будущего общества не скрывал, что преследовал целью перепроверки положений своей книги «Христос» и их дальнейшее развитие[191]. Главнаука отказала в регистрации нового общества, аргументировав это тем, что структур Академии наук вполне достаточно для реализации подобных проектов, что означало непризнание программы Морозова, а особенно — его руководства над нею[192].

В отличие от своего товарища-народовольца

ВКП(б), аргументируя это тем, что не имеет времени на партийную работу, а быть членом партии — это в первую очередь активно работать над социальными проблемами. В 1935 году Николай Александрович был избран депутатом Ленсовета XIV созыва и в первый год работал в комиссии по проверке научных учреждений. Далее он написал заявление об освобождении от обязанностей вследствие большой загруженности в институте[193]
.

В 1939 году, после того как Л. Орбели был избран академиком и назначен директором Института Павлова, наметился раскол, связанный с преобладанием биологической тематики в развитии Лесгафтовского института. В 1945 году выяснилось, что в прежнем виде институт существовать не может, поскольку в структуре Наркомпроса не нужен, а его отделения, где остались только старые кадры, могли безболезненно влиться в разные структуры Академии наук. Однако фактически это было осуществлено в 1957 году — через 11 лет после кончины Н. А. Морозова[194].

Почётный академик

В связи с «

С. И. Вавилов[199]
.

Выражением статуса Н. А. Морозова в научно-административной системе того времени служили регулярно отмечаемые юбилеи. Для его 70-летия в 1924 году был абонирован

В. М. Молотов назвал Николая Александровича «идейным противником Ленина», недостойным носить орден его имени, и тогда ограничились орденом Трудового Красного Знамени. В 1944 году Морозов всё же был награждён орденом Ленина в честь собственного 90-летия, а в 1945 году — в честь 220-летия Академии наук[204]
.

Последние годы жизни

Архиве РАН

И. Сталин дал распоряжение наградить Морозова вторым орденом Ленина[206]
. Историк Валентина Твардовская так характеризовала награждения:

Советская власть, награждая почётного академика Н. А. Морозова…, подчёркивала, что отдаёт дань не только его научным, но и революционным заслугам. Образ учёного-революционера должен был стать символом связи науки и революции, преемственности революционной традиции. С реальной личностью Морозова этот образ уже имел мало общего, но эпоха нуждалась в своих символах, мифах, легендах[207].

С годами войны связан и примечательный миф, распространяемый с 2000-х годов. Согласно этому мифу, Н. А. Морозов являлся «старейшим участником Великой Отечественной войны», который ещё в 1939 году окончил снайперские курсы

Кремлёвскую больницу, где ему была сделана урологическая операция. В плане научной работы астрономического отдела Лесгафтовского института значилась тема «Теоретические основы геофизики и метеорологии». Морозов доказывал, что воздействие Галактики на метеорологические и геофизические процессы Земли имеет закономерный характер и настолько велико, что без его учёта невозможно научное предсказание погоды[208][209][210]
.

В 1945 году Николай Александрович обратился к С. И. Вавилову, вновь избранному президентом АН СССР, с просьбой о предоставлении квартиры в Москве. Аргументировалось это ухудшением здоровья, делающим невозможным проживание в Борке зимой, и тем, что ленинградская квартира за годы блокады пришла в полную негодность. Осенью того же года квартира была предоставлена на

.

Интеллектуальная деятельность

Естественнонаучные и математические публикации

По словам А. Шикмана:

Новаторства и оригинальности в дилетантских трудах Морозова более чем достаточно. Среди его работ есть неплохие учебники и справочные пособия, но никаких открытий в них нет. Бывало, что и хорошего изложения уже известного тоже не получалось[213].

Физическая химия и история химии

Первым опубликованным трудом Н. А. Морозова был «Периодические системы строения вещества. Теория образования химических элементов», который, как следует из ноябрьского письма 1906 года В. Фигнер, печатать пришлось за собственный счёт

В. Оствальд — дал «благоприятную и лестную оценку книге»[219]
.

Академик С. Вольфкович обращал внимание на то, что «представления Морозова о строении атома и возможности использования атомной энергии сильно отличались от современных». Он особо подчёркивал, что Морозов «не знал ничего о ядрах и ядерных силах, не представлял движения элементарных частиц». Именно это обстоятельство делает, по мнению Вольфковича, особо значимым тот факт, что уже в то время «Морозов убеждённо отстаивал сложность построения атома и возможность взаимопревращения элементов» и ещё в начале XX века «предвосхитил открытие изотопов, открытие электрона и позитрона, открытие наведённой радиоактивности»[220].

Большим успехом пользовалась научно-популярная книга Морозова «В поисках философского камня» (СПб., 1909), которая оказалась как первой книгой по истории

Роджера Бэкона[222]. З. Шептунова отмечала, что поскольку Н. Морозов не был профессионально знаком с историей химии, он демонстрировал весьма спорные положения. Например, он утверждал, что «химия породила магию», что в средние века «содержание химии было слишком незначительно», и, поскольку она не составляла тогда самостоятельной области знания, была тесно связана с моралью[223]. Для его метода характерен редукционизм: Морозов подходил к истории отдельных дисциплин с позиции истории науки в целом, а исторические факты рассматривал с точки зрения свершившихся открытий[224]. В то же время З. Шептунова отмечала гармоничность соединения исторической науки с идеями современности в книге Николая Александровича[221]. С. Вольфкович считал, что и в 1970-е годы книга была полезной для просвещения школьников, и сетовал, что проект переиздания «Философского камня» с обстоятельным научным комментарием в издательстве «Наука» так и не осуществился[220]
.

Теория относительности, теория вероятностей, статистический анализ

Попытки Николая Александровича обратиться к

Эйнштейна. На следующий год вышла книга «Принцип относительности и абсолютное: Этюд из области проявления волнообразного движения». В 1922 году Морозов был обозначен как редактор монографии Эйнштейна «Специальная и общая теория относительности», вышедшей в переводе его знакомой и биографа Л. Круковской[225]
.

Математические выкладки Морозова встречали ироническое отношение даже в среде людей, далёких от точных наук. Так, Л. Липавский иронизировал над занятиями Я. Друскина: «Что ни проделаешь с числами, всегда что-нибудь получится; это конечно любопытно. Можно, например, перемножать номера телефонов. Но ты к тому же любишь ещё ниспровергать. Быть тебе в математике шлиссельбуржцом Морозовым»[116]. Главные печатные работы Морозова по математике: «Начала векториальной алгебры в их генезисе из чистой математики» (1909) и «Функция. Наглядное изложение дифференциального и интегрального исчисления и некоторых его приложений к естествознанию и геометрии: Руководство к самостоятельному изучению высшего математического анализа» (1912). В рецензии Б. Кореня о второй книге сказано, что «мало места уделяет обосновывающим теоремам, но направляет главное усилие на дидактическое уяснение метода обоих исчислений и добытых результатов»[226]. Специальный разбор математических трудов Морозова представил Б. А. Розенфельд:

Н. А. Морозов ставит вопрос о том, когда мы имеем право складывать величины различной природы, или, по его терминологии, «различные именованные величины». В современной математике такого вопроса нет: современный математик может складывать или объединять в одно множество элементы самой различной природы. Но подход Морозова к математике был подходом не математика, а естествоиспытателя, поэтому он ставит этот вопрос…[227]

Равным образом, Б. Розенфельд признал дилетантским труд «Христос или Рамзес?». Морозов на основе

А. Н. Колмогоровым. Морозов не владел теорией вероятности и математической статистикой на профессиональном уровне, что и приводило к неоднозначности его выводов[230][231]
.

Историко-культурные взгляды и проекты

«Откровение в грозе и буре» и «Пророки»

Выйдя из заключения, Н. Морозов наполнил многочисленными публикациями самые разные русские журналы. «Вестник знания», 1907, № 2

Первое публичное выступление Н. А. Морозова «Апокалипсис с астрономической точки зрения» состоялось 12 декабря 1906 года на заседании физического отделения

евангелист Иоанн, а знаменитый проповедник Иоанн Златоуст. Дальнейшие умозаключения привели Морозова к идее, что Иисус Христос на самом деле был Василием Великим, архиепископом Кесарийским, современником Иоанна Златоуста, и был распят («столбован») 20 марта 368 года[233]
.

Профессиональные историки и философы единодушно отвергли построения Морозова. Если

В. Ф. Эрн. Признавая ценность подхода Морозова к истории религии (то есть попытки антирелигиозной полемики, опирающейся не на эмоциональное отрицание, а на рациональные доводы), Эрн отмечал дилетантизм в его разработке и применении. В первую очередь, это касалось неочевидности отождествления небесных явлений с символизмом шестой главы Апокалипсиса[234]. В. Эрн убедительно показал ненаучность рассуждений Морозова, игнорирование и искажение им контекста, то есть некритичность предложенных методов. Интерес же к книге Эрн объяснял «сочувствием к человеку, которому выпал исключительный жребий оставшегося в живых мученика», а не научной ценностью его мыслей[235]. Историк Н. М. Никольский особо анализировал филологические выкладки Морозова в связи со значениями слова «Христос», показав, что «психологически книга Морозова понятна и ценна, и русский читатель поймёт её и даже увлечётся ею. Но для того, чтобы быть научным исследованием, ей недостаёт самого главного: изучения предмета и научного метода»[236]. Негативную рецензию на издание 1910 года выпустил и П. А. Юнгеров[237]
.

За рубежом «Откровение» вызвало некоторый резонанс. На сессии 6 мая 1908 года Н. Морозов удостоился членства во

.

Тематика «Откровения» была продолжена в 1914 году в книге «Пророки. История возникновения библейских пророчеств, их литературное изложение и характеристика», в которой применялся тот же метод. Николай Александрович доказывал, что ветхозаветные пророческие книги были созданы позже Апокалипсиса, то есть позже пятого века нашей эры. Данная книга не имела успеха у публики, хотя специалисты обратили на неё внимание. Первая рецензия была дана Д. Святским. Проанализировав его выкладки, астроном пришёл к выводу, что «…здесь не только астрономическая картина определяет дату, а по предвзятой мысли определяется астрономическая картина и затем уже желаемая дата. Но таким путём можно, конечно, отнести комету Иеремии к какой угодно эпохе». Д. Святский отмечал, что Морозов игнорировал достижения библеистики и даже историю астрономической науки[241].

«Христос» и историология

В 1921 году Н. А. Морозов обратился к секретариат

В. И. Ленина с просьбой о публикации книги «Христос» в Петроградском Госиздате. А. Луначарский
, к которому переадресовали запрос, писал:

Лично я с книгой знаком. Это совершенно сумасбродная вещь, доказывающая на основании нелепой выкладки, к какому числу могут быть отнесены затмения Солнца и Луны, указанные в Евангелии, как сопровождавшие распятие Христа, произошедшее, по Евангелию, в пятницу, что Христос жил не в первом веке, а в V, отрицающая на этом основании в качестве мифов таких лиц, как Цезаря, который почему-то оказывается Юлианом Отступником, как Августа и т. д. как относящихся на самом деле к Средним векам, и т. д. и т. п.[242].

В августе 1924 года Николай Александрович обратился к Дзержинскому по вопросу публикации, которая началась практически немедленно[243]. В опубликованном виде (к 1932 году) «Христос» включал 7 томов суммарным объёмом свыше 5000 страниц[244].

По мнению Н. Морозова, до I века н. э. (христианская эра именовалась им «александрийской») никакой истории вообще не было. Первый век — это конец эпохи каменного века на берегах Средиземного моря, изобретение колеса и топора. Второй век — эпоха папируса и пергамента, бронзы и железа. Третий век — широкое использование железа, основание «латино-эллино-сирийско-египетской империи», представлявшей собой единое государство с единой историей, которую учёные ошибочно (с точки зрения Морозова) принимают за историю разных государств; Египта, Греции, Рима, Вавилона, Ассирии. Четвёртый век — «Столбование» Василия (Иисуса Христа), появление Апокалипсиса и начало христианства. Пятый век — появление библейской литературы. Иными словами, всё знание о древнем мире, по Морозову — не что иное, как «волшебные сказки», созданные средневековыми авторами и систематизированными в так называемую эпоху Возрождения, которую правильнее называть эпохой Нарождения науки, литературы, искусств. Человечество непрерывно двигалось по лестнице прогресса без скачков и провалов, поднимаясь к истинному познанию природы и «умственному и материальному улучшению своей жизни». Иногда Морозов противоречил сам себе: он мог относить создание «Начал» Евклида и Альмагеста Птолемея и к XIV, и к XII веку[245][246].

«Христос» вызвал раздражённую реакцию у профессиональных историков и антиковедов и стал причиной как минимум трёх волн публикаций в советских научных изданиях. А. Б. Ранович в статье 1931 года «Методология Н. А. Морозова в истории античности» (основанной на материале вышедших к тому времени томов), отмечал, что Николай Александрович в присущей ему манере игнорировал «грандиозную по своим размерам и скрупулёзной тщательности работу по изучению античности, проделанную в течение двух тысяч лет историками, филологами, археологами и социологами»[247]. А. В. Мишулин обвинил Морозова в идеализме и иронически писал, что у Николая Александровича «не история творит хорошую или плохую астрономию, а всегда хорошая астрономия — ту или иную историю»[248]. По сути, методология исторического познания Морозова была редукционистской, то есть сводила исторические факты к простым и доступным исчислению данным[249].

Морозов пытался обратиться к

униатской. Это доказывалось, как обычно у Морозова: до XV века год в русских летописях начинался, как и в католических странах, в марте, а затем был принят, как у византийцев, в сентябре[251]
.

По мнению историка русской философии А. В. Малинова, Морозов в своём радикализме стремился выстроить историю как полноценную науку, точное знание на основе математики и астрономии. Такой подход не был уникальным в то время (этим занимался, к примеру, А. С. Лаппо-Данилевский), однако у Морозова не было методологии истории, исторической рефлексии — он сводил «историю истории» к расшифровке гороскопов в апокалиптическом контексте и разоблачению католических «фальсификаций»[252]. Свой проект он именовал «историологией», понимая под ней исследование преемственности развития исторической науки, основываясь на «достоверных психологических и эволюционных законах»[253].

Интерес к «историологическим» воззрениям Н. А. Морозова был в 1970-е годы возрождён математиком Московского университета М. М. Постниковым и вслед за ним A. T. Фоменко и некоторыми их коллегами[254]. В известной степени, в «Новой хронологии» получили дальнейшее развитие ключевые идеи Н. А. Морозова: радикальный отказ от всей предшествующей историографической традиции, отказ от сложившейся датировки событий и полный их пересмотр по астрономическим данным, отождествление исторических деятелей разных эпох. Тем не менее, сами представители «Новой хронологии» утверждали, что развитие их теории шло независимо от направления поисков Н. Морозова[255][256].

Историко-философское мышление Н. А. Морозова

По мнению А. В. Малинова, для мышления Николая Морозова, сформированного в Шлиссельбургской крепости, был характерен монологизм, изначально вызванный недостатком общения, это накладывалось на желание расправиться со «старой» наукой, так же, как революционер собирался покончить с отжившим своё царским режимом на фоне убеждённости в своей правоте, доходящей до фанатизма. Естественнонаучный позитивизм и рационализм у Морозова сочетались с народническим радикализмом и пантеистическим мистицизмом антихристианского толка. Поскольку интерес к этим сферам духовной жизни проявляли Ф. Э. Дзержинский и А. В. Луначарский, не приходится удивляться изданию морозовских сочинений в СССР. Разоблачения Морозовым христианства и связанной с ним историографии были созвучны поискам «нового религиозного сознания»[257]. С. Я. Лурье связывал гиперкритицизм Морозова со временем его становления как мыслителя. Кризис исторической науки того времени совпал со множеством разоблачений древних и средневековых поддельных текстов, многие из которых сохранялись в монастырях[252].

Знакомства Морозова с

экзегезой Апокалипсиса, о чём писал матери из Шлиссельбурга 13 марта 1904 года. К русской истории он пришёл через чтение Четий-Миней. В этом контексте А. Малинов обращал внимание на множественность совпадений источниковедческой концепции Морозова с программной статьёй С. С. Уварова «Продвигается ли вперёд историческая достоверность?», опубликованной дважды в 1850 году — в «Современнике» и «Москвитянине». Можно утверждать, что Морозов развивал основные подходы и мотивы, высказанные Уваровым, причём при совпадении логики и хода мыслей, выводы прямо противоположны. С. Уваров в своей статье постулировал сомнительность сведений, полученных о древней истории. Однако, если для бывшего министра история — предмет веры, то Морозов, признавая условность картины древней истории, приступил к поискам методов аналитической проверки фактов далёкого прошлого. Совпадали Уваров и Морозов в формуле: «История имела у древних одно общее происхождение с религией и поэзией». В своём труде об истории России (публиковавшемся в 2000 и 2007 годах), Н. А. Морозов сделал объектом своей критики клерикальную историографию, причём, как и Уваров, признавал XV век поворотной эпохой[258]
.

Для народника Морозова принципиально важно то, что человек может стремиться не только к истине, но и к её сознательному искажению. Абсолютизация им естественных факторов, особенно астрономических и метеорологических явлений, позволяла провести деидеологизацию истории (в русле равно позитивизма и политического радикализма), то есть отвергать исторические факты. Выявляя мистификации в истории, Морозов задавался вопросами: «Кому выгодна та или иная интерпретация истории? Чьи интересы отражает традиционная историография?» В результате он пришёл к идее тотальной фальсифицированности истории[259].

Позитивная часть программы Морозова включала осознание ценностей более значительного масштаба — Вселенной и сознание своей сознаваемости. Человек вновь обретал ценностное измерение, но не в статусе создания Творца, а как венец эволюции Вселенной. При этом ценностная часть философии Морозова с историей не соприкасалась, поскольку история для него означала диктат традиции и авторитета и требовала дальнейшего опровержения[260]. Согласно А. В. Малинову, «трагедией Морозова как учёного» было то, что в 1920-е годы новая научная теория истории была создана в рамках марксизма-ленинизма, и дальнейшие его работы угрожали авторитету исторического материализма. «Новая хронология» Морозова как таковая ничего не дала для развития исторической науки — она была своего рода «работой над ошибками», в финале которой полагалось не «правильное решение», а полное изменение условий задачи, исходя из выявленных ошибок[261].

Николай Морозов — литератор

В письме от 16 июня 1909 года, адресованном Л. Я. Круковской, Николай Александрович особо обращал внимание, что «главный источник моего существования — это литературный заработок»

И. Д. Сытина[264]
.

Н. А. Морозов был известен и общественной активностью в сфере литературы. Он состоял пожизненным членом Литературного фонда, членом Петроградского литературного общества и даже участником литературного суда чести[171].

Поэзия

Поэтические произведения Н. А. Морозов создавал с юности. После 1877 года в нелегальных изданиях народовольцев, выпускаемых в Швейцарии и Англии, их охотно публиковали

Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»). Большинство произведений Морозова носило автобиографический характер. Тюремную лирику Морозова отличает переживание оторванности от революционного дела («Проклятие! Пиши стихи в тюрьме, / Когда на воле ждёт не слово — дело!»), насыщенность романтической лексикой (ночь, ветер, луна, тернистая дорога, призывность интонаций («Сквозь стену»), агитационность, проявляющаяся в лозунговой ёмкости и лаконичности. Стихотворения, опубликованные в 1900-е годы, отличает прорыв в космические глубины («Полярная звезда», «В небесном пространстве», «Планеты»). Не отказываясь от социальной тематики, Н. Морозов уподоблял общественные процессы явлениям природы. Особую группу его текстов составляла так называемая «научная поэзия» (В. Брюсов именовал его основоположником научной лирики), в которой поэтически переосмысливались конкретные научные факты. Согласно Е. Г. Елиной, морозовское творчество претерпело существенную эволюцию. В поздних поэтических текстах происходит отказ от романтической риторики и воспевания абстрактных идеалов. Морозов сам осознавал слабости собственной поэзии: длинноты, архаические структуры, самоповторы[266]. В его архиве обнаружены выписки из труда Н. Н. Шульговского «Теория и практика поэтического творчества. Технические начала стихосложения» (1914)[267]
.

Поэтический разбор сборника «Звёздные песни» представил Н. С. Гумилёв:

Неужели в почтенные лета автора можно дебютировать книгой стихов, имея подобный запас образов, приёмов и закристаллизированных переживаний? Или это та научная поэзия, о которой столько говорят во Франции Ренэ Гиль и его сторонники? Нет, там всё построено на искании синтеза между наукой и искусством, а в стихах Николая Морозова мы не видим ни того ни другого. Одно великолепное презрение к стилю, издевательство над требованиями вкуса и полное непонимание задач стиха, столь характерные для русских поэтов-революционеров конца XIX столетия, да разве ещё шаблонность переживаний, тупость поэтического восприятия и бесцеремонность в обращении с вечными темами — вот стихи Морозова.

Аполлон. 1910. № 9. Июль–август. С. 37

Резко критически к поэзии Морозова отнёсся

А. Блок («стихи… плохие, ещё гораздо хуже плещеевских») и даже В. Фигнер; из переписки самого Николая Александровича следовало, что в поэтической ценности своих произведений он не сомневался и на критику реагировал болезненно[268]. В дальнейшем (по выражению Александра Чанцева) поэтические произведения Николая Александровича «оценивались, в общем, с оглядкой на его гражданский облик»[163]
.

Семейный поэтический дуэт Морозовых в журнале «Нива» в 1918 году, № 36. Это первый номер «Нивы», свёрстанный в новой орфографии

После революции поэзия Морозова (полный корпус которой был издан кооперативным товариществом «Задруга» в 1920—1921 годах в двух томах) неожиданно привлекла деятелей круга ОБЭРИУ. Личный поэтический язык Морозова не подвергся влиянию качественного скачка в развитии национального поэтического языка, который свершился между 1882 и 1905 годом. В результате, по мнению И. Лощилова, «его поэтические сочинения, при известном версификационном мастерстве, связаны с …курьёзными поэтиками»[267]. Поэтический мир Морозова основывался на представлении о «двух науках»: «древней», наивной, сохранившейся лишь в формах оккультного «тайного знания», — и наследующей ей современной, «новой» науке, основанной на позитивном знании и способной к кардинальному преобразованию физического мира[269]. Прямая связь зафиксирована между Морозовым, Хармсом, В. Кавериным и Заболоцким[270]. В частности, стихотворение Заболоцкого «В лесу» 1935 года имеет источником «В химической лаборатории» Морозова[271].

«В лесу» — не подражание и не пародия, но своего рода поэтическая полемика, основанная на инверсии «первой» (созданной Творцом) и «второй» (создаваемой человеком, рукотворной) природы: Морозов, описывая лабораторию учёного, метафорически уподобляет «частицы»-атомы перелётным птицам; Заболоцкий описывает весенний пейзаж как лабораторию[272].

Проза

Запись голоса: Н. А. Морозов читает свои мемуары

Морозовские мемуарные тексты историк Валентина Твардовская (дочь А. Твардовского) характеризовала как «добротную русскую прозу». В содержательном отношении книга «Начало жизненного пути» (1906, полное издание под названием «Повести моей жизни» вышло 1918 году) тяготела к событийности, то есть в тексте почти нет «революционных будней», взамен которых внимание читателя акцентируется на выдающихся фактах и эпизодах жизненных событий автора. Морозов не стремился воссоздавать характеры и убеждения окружавших его революционеров. Поскольку к 1912 году, когда он писал основную часть своих воспоминаний, Морозов полностью пересмотрел свою идеологию и убеждения, они отражали именно данный конкретный этап его жизни. Хватало и ошибок памяти, отмеченных как товарищами (в том числе В. Фигнер), так и последующими исследователями. В мемуарах изложение было доведено только до раскола «Земли и воли», народовольческий период остался не описанным[273][163][274]. В советское время воспоминания переиздавались семь раз[275].

Находясь в Шлиссельбургской крепости, Н. А. Морозов обратился к

релятивистской физики, элементы философского солипсизма, из-за слабой методологической проработки получавшего характер психологизирующего своеволия, а также свойственный социалистическому сознанию оптимизм, возводимый в ранг закона эволюции»[103]
.

Память и наследие

В 1922 году в честь революционера был назван

Шлиссельбургского порохового завода. В честь 80-летнего юбилея в 1934 году вновь открытый астероид получил имя «Морозовия»; позднее в его честь назвали кратер на обратной стороне Луны[278]. Именем Николая Морозова названы улицы в Раменском и Владивостоке[279]. Постановлением главы администрации Ярославской области № 329 от 22 ноября 1993 года захоронение Николая Александровича Морозова и его жены Ксении Алексеевны Морозовой (скончалась в 1948 году) объявлено памятником регионального значения[280]
.

В 2020 году для канала

.

Личный архив Н. А. Морозова (фонд 543) хранится в

репринтным образом, далее увидели свет три тома, подготовленные им при жизни, но так и не напечатанные, а также не публиковавшаяся рукопись «Новый взгляд на историю Русского государства». Переиздавались также ранние книги «Христос или Рамзес?», «История возникновения Апокалипсиса»[129]
.

Морозовская историография весьма обширна. В 1981 году вышел библиографический справочник, включающий полный перечень публикаций Н. А. Морозова, доведённый до 1979 года; биографическую статью написал академик С. Вольфкович, хорошо знавший Морозова при жизни. Ксения Морозова опубликовала биографию мужа к его 90-летию; книга была основана на некоторых первоисточниках, хотя и содержала сознательные подтасовки, призванные укрепить его репутацию учёного-универсала[283]. В 1969 году обстоятельную биографию Николая Александровича выпустил директор его дома-музея в Борке Б. С. Внучков, и она получила высокие оценки рецензентов, в том числе в газете «Правда». Второе издание книги вышло в 1988 году[284][285][286]. Советскую версию мифа о выдающемся революционере, который в неволе создал множество научных открытий, представил в своём романе-эссе «Память» В. Чивилихин[287]. Современную биографию Н. А. Морозова, написанную племянницей И. Д. Папанина — Валентиной Александровной Романенко — издал в 2013 году музейный отдел Института биологии внутренних вод[288]. В 2016 году вышла книга А. Шикмана «Николай Морозов. Мистификация длиною в век», посвящённая, преимущественно, критике его работ и исследованию создания морозовского мифа в СССР и постсоветской России[289].

Публикации

Примечания

Комментарии

  1. Семейный некрополь Щепочкиных располагался в Афанасьевском женском монастыре Мологского уезда; по надгробиям может быть установлена генеалогия. Даты жизни отца Морозова: родился 7 октября 1832 года — скончался 24 марта 1886 года[8].
  2. ленинградской блокады[19]
    .
  3. Элпидин Михаил Константинович (1835—1908) — деятель вольной русской печати. С 1866 года организовал в Женеве русскую типографию, издавал журналы «Подпольное слово», «Современность», «Народное дело». Опубликовал более 200 книг, в том числе первое отдельное издание романа «Что делать?» (1867) и сборник сочинений Н. Г. Чернышевского (1868—1870), запрещённые цензурой произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого и др.[42]
  4. Обыкновенно в биографиях Н. Морозова и в его библиографии ему приписывается статья «Литературная злоба дня», напечатанная в 1877 году в «Отечественных записках»[46]. Однако она принадлежала критику М. Протопопову, который публиковался под псевдонимом Н. Морозов[52][53][54].
  5. Передвижной музей наглядных пособий был создан в Петербурге в 1894 году при Постоянной комиссии по техническому образованию Русского технического общества. При музее имелись мастерские, которые делали учебные пособия для просветительских и образовательных учреждений, действовал склад, где можно было заказать необходимые материалы[99]. После освобождения главой музея стал М. В. Новорусский[100].
  6. Надежда Тэффи и Фёдор Сологуб однажды занялись определением «метафизического возраста общих знакомых. Установили, что у каждого человека кроме его реального возраста есть ещё другой, вечный, метафизический. Например, старику шлиссельбуржцу Морозову мы сразу согласно определили 18 лет»[116]
    .
  7. Толстой также был недоволен общением с Морозовым. Он заявил, что «…начал… говорить серьёзно, то есть о тщетности науки, о её вреде, но видел, что это ему неинтересно, потом стал его спрашивать. Такие люди науки, как он, по природе добрые, притом живут бессознательно праведно — и не беда…»[125].
  8. Под «мировой химией» Морозов понимал преподавание химической науки как частного случая общей химической эволюции небесных светил[131].
  9. По состоянию на 1933 год жалованье директора Морозова составляло 275 рублей в месяц, не считая персональной пенсии в 300 рублей; необходимые съестные припасы доставлялись из «Борка»[186].
  10. АРАН. Ф. 543. Оп. 5. Д. 15.)[196]
    .
  11. Официально «Дом отдыха и труда» был открыт в 1935 году и прекратил существование через три года из-за плохого управления и конфликтов администрации с Морозовым. Из-за создания Рыбинского водохранилища Николай Александрович предложил разместить в имении научную базу для исследования изменений климата и экосистем. Официально это было оформлено в 1939 году как филиал Северной базы АН СССР[198].
  12. Всес. о-во политкаторжан и ссыльно-поселенцев
    ). Академия наук СССР публиковала мемуары Морозова в 1947, 1961, 1962 и 1965 годах.

Источники

  1. 1 2 3 4 5 Еремеева.
  2. Озеров, 1966, с. 36.
  3. Шикман, 2016, с. 191.
  4. Морозов1, 1965, с. 32.
  5. Внучков, 1988, с. 5.
  6. Троицкий, 2002, с. 119.
  7. Романенко, 2013, с. 7—14.
  8. Морозов1, 1965, Примечания, с. 400.
  9. Романенко, 2013, с. 15—17.
  10. Романенко, 2013, с. 8—10.
  11. Фигнер, 1907, с. 96—97.
  12. Внучков, 1988, с. 8.
  13. Морозов1, 1965, с. 28—29.
  14. Романенко, 2013, с. 17—19.
  15. 1 2 Морозова, 1944, с. 6.
  16. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 6.
  17. Романенко, 2013, с. 21.
  18. Шикман, 2016, с. 8.
  19. Морозов2, 1965, Примечания, с. 693.
  20. Внучков, 1988, с. 6.
  21. Морозов1, 1965, с. 32—34.
  22. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 7—8.
  23. Внучков, 1988, с. 7—8.
  24. Шикман, 2016, с. 225.
  25. Морозов1, 1965, с. 49.
  26. Романенко, 2013, с. 40.
  27. Николай Морозов, 1918, с. 3.
  28. Романенко, 2013, с. 47.
  29. Морозов1, 1965, с. 44—52.
  30. Твардовская, 1983, с. 11.
  31. Морозов1, 1965, с. 62—63.
  32. Троицкий, 2002, с. 146—147.
  33. Морозов1, 1965, с. 77—78.
  34. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 9—10.
  35. Внучков, 1988, с. 12—14.
  36. Внучков, 1988, с. 14—15, 17.
  37. Морозов1, 1965, с. 235—239.
  38. Морозов1, 1965, с. 242—243, 274—276.
  39. Морозов1, 1965, с. 308—309.
  40. Внучков, 1988, с. 16—17.
  41. Николай Морозов, 1918, с. 4.
  42. Элпидин Михаил Константинович. Универсальная энциклопедия Кирилла и Мефодия. Megabook. Дата обращения: 19 июня 2021. Архивировано 24 июня 2021 года.
  43. Внучков, 1988, с. 18—19.
  44. Фигнер, 1907, с. 107.
  45. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 11—12.
  46. 1 2 Биобиблиография, 1981, с. 43.
  47. Морозов1, 1965, с. 239.
  48. Морозов2, 1965, с. 107.
  49. Морозов2, 1965, с. 137, 153, 161—164.
  50. Внучков, 1988, с. 21—22.
  51. Внучков, 1988, с. 21.
  52. С. В. Протопопов, Михаил Алексеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  53. ФЭБ
    . Дата обращения: 18 августа 2020.
  54. Боград В. Э. Журнал «Отечественные записки». 1868—1884 : Указатель содержания. — М. : Книга, 1971. — С. 215. — 733 с.
  55. Внучков, 1988, с. 25—26.
  56. Внучков, 1988, с. 26—27.
  57. Внучков, 1988, с. 28—29.
  58. Внучков, 1988, с. 30—31.
  59. Троицкий, 1983, с. 108.
  60. Внучков, 1988, с. 31—33.
  61. Твардовская, 1983, с. 131.
  62. Внучков, 1988, с. 38—41.
  63. Внучков, 1988, с. 41—48.
  64. Внучков, 1988, с. 49—52.
  65. Троицкий, 1983, с. 110.
  66. Будницкий, 2000, с. 53—54.
  67. Будницкий, 2000, с. 63.
  68. Будницкий, 2000, с. 70—71.
  69. Будницкий, 2000, с. 72.
  70. Твардовская, 1983, с. 99—100.
  71. Будницкий, 2000, с. 73—74.
  72. Твардовская, 1983, с. 116—117.
  73. Будницкий, 2000, с. 74—75.
  74. Будницкий, 2000, с. 80—83.
  75. Будницкий, 2000, с. 104, 110.
  76. Будницкий, 2000, с. 174—175.
  77. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 17.
  78. Троицкий, 1983, с. 143, 146.
  79. Богучарский, 1906, с. 55—56.
  80. Процесс «20-ти». Дата обращения: 23 августа 2020. Архивировано 9 января 2022 года.
  81. Морозов2, 1965, с. 165.
  82. Морозов2, 1965, с. 465.
  83. Озеров, 1966, с. 26—27.
  84. Внучков, 1988, с. 55—56, 95.
  85. Новорусский1, 2020, с. 187—188.
  86. Внучков, 1988, с. 56—64.
  87. Внучков, 1988, с. 69.
  88. Новорусский1, 2020, с. 106—107, 129—137.
  89. Морозов2, 1965, Примечания, с. 697—698.
  90. Морозов2, 1965, с. 166.
  91. Морозов2, 1965, Письма из Шлиссельбургской крепости, с. 575—577.
  92. Новорусский1, 2020, с. 397.
  93. Новорусский1, 2020, с. 199—200.
  94. Новорусский1, 2020, с. 158.
  95. Сборник статей, 1982, Высоцкий Б. П. Шлиссельбургский «естественнонаучный кружок». И. Д. Лукашевич и Н. П. Морозов, с. 193—197.
  96. Твардовская, 2003, с. 64.
  97. Новорусский1, 2020, с. 237, 240—241.
  98. Новорусский1, 2020, с. 106—107, 186—187.
  99. Салова Ю. В. Музеи наглядных пособий и их роль в развитии земской школы // История и культура ростовской земли: материалы конф : [арх. 9 января 2022]. — Ростов, 2009. — С. 208. — 207—213 с.
  100. Юхневич М. О. Я поведу тебя в музей: Учебное пособие по музейной педагогике. ФГАУ ГНИИ ИТТ «Информика». Дата обращения: 18 августа 2020.
  101. Новорусский1, 2020, с. 209—210.
  102. Внучков, 1988, с. 70—71.
  103. 1 2 3 Чанцев, 1999, с. 137.
  104. Морозов2, 1965, с. 584—585.
  105. Внучков, 1988, с. 65—67.
  106. Внучков, 1988, с. 67—68.
  107. Морозов2, 1965, Примечания, с. 695—696.
  108. Внучков, 1988, с. 58.
  109. Морозова, 1944, с. 5.
  110. Новорусский2, 2020, с. 159—162.
  111. Морозов2, 1965, с. 480—481.
  112. Внучков, 1988, с. 73.
  113. Морозов2, 1965, с. 485—486.
  114. Внучков, 1988, с. 101.
  115. Романенко, 2013, с. 136.
  116. 1 2 Лощилов, 2014, с. 179.
  117. Внучков, 1988, с. 74—76.
  118. Романенко, 2013, с. 140—142.
  119. Внучков, 1988, с. 113.
  120. К. А. Морозова. В Пенатах с Николаем Александровичем Морозовым. Репин Илья. Сайт художника. Дата обращения: 15 августа 2020. Архивировано 1 июля 2020 года.
  121. Внучков, 1988, с. 115.
  122. Романенко, 2013, с. 174—175.
  123. Внучков, 1988, с. 119, 123.
  124. Внучков, 1988, с. 119—122.
  125. Внучков, 1988, с. 122.
  126. Розанов В. В. Опавшие листья. Короб первый // Уединенное : Мыслители XX века / Сост., вступ. статья, коммент. А. Н. Николюкина. — М. : Политиздат, 1990. — С. 200. — 543 с. — ISBN 5-250-01391-0.
  127. Внучков, 1988, с. 123.
  128. Внучков, 1988, с. 75.
  129. 1 2 Шикман, 2016, с. 272.
  130. Николай Морозов, 1918, с. 7—8.
  131. 1 2 Николай Морозов, 1918, с. 8—9.
  132. Николай Морозов, 1918, с. 22.
  133. Серков А. И. История русского масонства. 1845—1945. — СПб. : Изд-во им. Н. И. Новикова, 1997. — С. 103, 118. — 477 с. — (Русское масонство. Материалы и исследования; 2). — ISBN 5-87991-015-6.
  134. Брачев В., Шубин А. Масоны и Февральская революция 1917 года. — М. : Яуза-Пресс, 2007. — С. 80, 87, 97, 123, 233. — 349 с. — (Тайны масонства). — ISBN 978-5-903339-19-8.
  135. Лощилов, 2014, с. 184—185.
  136. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 22.
  137. Бакиев, 2016, с. 184.
  138. Морозова К. А. Выборы в Государственную Думу в 1907 г. (Н. А. Морозова). Дело № 0120. Архив РАН.
  139. 1 2 Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 24.
  140. Сборник статей, 1982, Коровченко А. С. Н. А. Морозов и научное воздухоплавание, с. 145—146.
  141. Внучков, 1988, с. 90—92.
  142. К адвокату — на аэростате. Адвокатская газета (2 апреля 2018). Дата обращения: 23 июня 2021. Архивировано 24 июня 2021 года.
  143. Романенко, 2013, с. 154—156.
  144. Сборник статей, 1982, Коровченко А. С. Н. А. Морозов и научное воздухоплавание, с. 149—150.
  145. Валянский, Недосекина, 2006, Морозов Н. А. Среди облаков. Глава V. На аэростате во время солнечного затмения (4 апреля 1912 года), с. 431—441.
  146. Сборник статей, 1982, Невская Н. И. Н. А. Морозов как астроном и физик, с. 100—101.
  147. Сборник статей, 1982, Коровченко А. С. Н. А. Морозов и научное воздухоплавание, с. 147—148.
  148. Морозов2, 1965, с. 487—489.
  149. Морозов2, 1965, с. 490—496.
  150. Морозов2, 1965, с. 497, 501.
  151. Морозов2, 1965, с. 502.
  152. Морозов2, 1965, с. 508—512.
  153. Морозов2, 1965, с. 525.
  154. 1 2 Внучков, 1988, с. 118.
  155. Морозов2, 1965, с. 513.
  156. Морозов2, 1965, с. 530.
  157. Морозов2, 1965, с. 562—563.
  158. Морозов2, 1965, Примечания, с. 691—692.
  159. Сборник статей, 1982, Сайкин О. А., Серебровская К. Б. Жизненный путь Николая Александровича Морозова, с. 23—24.
  160. Морозов2, 1965, Примечания, с. 688.
  161. Внучков, 1988, с. 79—80.
  162. Шикман, 2016, с. 227.
  163. 1 2 3 Чанцев, 1999, с. 138.
  164. Внучков, 1988, с. 81—86.
  165. Буря, 2014.
  166. Кузьмин, 2016, с. 78—79.
  167. Здание Биологической лаборатории — Высшие курсы П. Ф. Лесгафта. Citywalls.ru. Дата обращения: 24 июня 2021. Архивировано 24 июня 2021 года.
  168. 1 2 Шикман, 2016, с. 12.
  169. Шикман, 2016, с. 13—14.
  170. Шикман, 2016, с. 17—18.
  171. 1 2 Николай Морозов, 1918, с. 23.
  172. Шикман, 2016, с. 19.
  173. Шикман, 2016, с. 15—16.
  174. Шикман, 2016, с. 20.
  175. Шикман, 2016, с. 27—28.
  176. Внучков, 1988, с. 143.
  177. Внучков, 1988, с. 87.
  178. Шикман, 2016, с. 41.
  179. Шикман, 2016, с. 62—66.
  180. Документы о деятельности Морозова Н. А. во Всесоюзном обществе б. полит-каторжан и ссыльно-поселенцев. Ленинградское отделение. Переписка, выписки из протоколов заседаний, планы работ, повестки на заседания и другие материалы. Архив РАН (1924—1935). Дата обращения: 24 августа 2020. Архивировано 22 января 2022 года.
  181. Шикман, 2016, с. 174.
  182. Шикман, 2016, с. 32—33.
  183. Шикман, 2016, с. 35—37.
  184. 1 2 Шикман, 2016, с. 37.
  185. Валянский, Недосекина, 2004, с. 511—518.
  186. Шикман, 2016, с. 177.
  187. Шикман, 2016, с. 170, 176, 178.
  188. Шикман, 2016, с. 175.
  189. Шикман, 2016, с. 181—183.
  190. Внучков, 1988, с. 112.
  191. Баранец, Верёвкин, 2019, с. 22—23.
  192. Баранец, Верёвкин, 2019, с. 24.
  193. Валянский, Недосекина, 2004, с. 575.
  194. Шикман, 2016, с. 193, 195.
  195. Шикман, 2016, с. 139—143.
  196. Фонд 543. Морозов Николай Александрович. Архивы Российской академии наук. Дата обращения: 16 августа 2020. Архивировано 22 января 2022 года.
  197. Шикман, 2016, с. 147.
  198. Внучков, 1988, с. 140—141.
  199. Шикман, 2016, с. 151, 153.
  200. Сборник статей, 1982, Виноградов К. К. Воспоминания о Н. А. Морозове, с. 220—221.
  201. Шикман, 2016, с. 220—221.
  202. Морозов Николай Александрович. Личное дело Морозова Николая Александровича. Дело № 0165. Архив РАН. Дата обращения: 23 августа 2020.
  203. Сборник статей, 1982, Виноградов К. К. Воспоминания о Н. А. Морозове, с. 222.
  204. Шикман, 2016, с. 191—192.
  205. Сборник статей, 1982, Лозина-Лозинский Л. К. Воспоминания о Н. А. Морозове, с. 212.
  206. Валянский, Недосекина, 2004, с. 583—584.
  207. Твардовская, 2003, с. 70.
  208. Бакиев, 2016, с. 188.
  209. Шикман, 2016, с. 243—249.
  210. Блюменау В. А. «Н. А. Морозов в Кремлёвской больнице». Записки из дневника. Архив РАН.
  211. Внучков, 1991, с. 313—315.
  212. Шикман, 2016, с. 10, 239—240, 243.
  213. Шикман, 2016, с. 95.
  214. Шикман, 2016, с. 85.
  215. Вольфкович, 1975, с. 6, 10.
  216. Биобиблиография, 1981, с. 16.
  217. Твардовская, 2003, с. 58.
  218. Шикман, 2016, с. 88—89.
  219. Соловьёв, 1969, с. 70—71.
  220. 1 2 3 Вольфкович, 1975, с. 9.
  221. 1 2 Сборник статей, 1982, Шептунова З. И. Историко-химические взгляды Н. А. Морозова, с. 166.
  222. Сборник статей, 1982, Шептунова З. И. Историко-химические взгляды Н. А. Морозова, с. 155, 157, 160.
  223. Сборник статей, 1982, Шептунова З. И. Историко-химические взгляды Н. А. Морозова, с. 158—159.
  224. Сборник статей, 1982, Шептунова З. И. Историко-химические взгляды Н. А. Морозова, с. 162.
  225. Шикман, 2016, с. 92—93.
  226. Шикман, 2016, с. 93—94.
  227. Шикман, 2016, с. 94.
  228. Сборник статей, 1982, Розенфельд Ю. А. Математика в трудах Н. А. Морозова, с. 137.
  229. Шмидт, 2005, с. 19.
  230. Сборник статей, 1982, Розенфельд Ю. А. Математика в трудах Н. А. Морозова, с. 138.
  231. Шикман, 2016, с. 100—101.
  232. Бронштэн, 1998, с. 169.
  233. Шикман, 2016, с. 78.
  234. Шикман, 2016, с. 79—80.
  235. Шикман, 2016, с. 81.
  236. Шикман, 2016, с. 82—83.
  237. Юнгеров В. «Откровение в грозе и буре»: (Опыт критического разбора книги Н. Морозова). — Чернигов: изд. Братства св. Михаила, 1913. — 60 с.
  238. Touchet, 1908, p. 263—264.
  239. Шикман, 2016, с. 83—84.
  240. Bobrovnikoff, 1941, p. 252—256.
  241. Шикман, 2016, с. 99.
  242. Шикман, 2016, с. 106—107.
  243. Шикман, 2016, с. 110.
  244. Биобиблиография, 1981, с. 59—62.
  245. Бронштэн, 1998, с. 171—172.
  246. Малинов, 2007, с. 15.
  247. Шикман, 2016, с. 117.
  248. Шикман, 2016, с. 120.
  249. Малинов, 2007, с. 14.
  250. Шикман, 2016, с. 134—135.
  251. Малинов, 2007, с. 17—18.
  252. 1 2 Малинов, 2007, с. 18—19.
  253. Верёвкин, Баранец, 2013, с. 110.
  254. Шмидт, 2005, с. 20.
  255. Бронштэн В. А. Великий перебор (Анатолий Фоменко против Клавдия Птолемея). Земля и Вселенная, 1997 №3. Русский переплёт. Дата обращения: 23 августа 2020. Архивировано 10 апреля 2014 года.
  256. Данилевский И. Пустые множества «Новой хронологии». Несколько предварительных замечаний. Данилевский И. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). — М.: Аспет-пресс, 1999. — С. 289—314.. Скепсис. Дата обращения: 23 августа 2020. Архивировано 8 августа 2020 года.
  257. Малинов, 2007, с. 4—5.
  258. Малинов, 2007, с. 5—10.
  259. Малинов, 2007, с. 11—12.
  260. Малинов, 2007, с. 13.
  261. Малинов, 2007, с. 19—20.
  262. Шикман, 2016, с. 196.
  263. Шикман, 2016, с. 197.
  264. Шикман, 2016, с. 198.
  265. Биобиблиография, 1981, с. 43—46.
  266. Елина, 1990, с. 52—53.
  267. 1 2 Лощилов, 2014, с. 182.
  268. Шикман, 2016, с. 201—202.
  269. Лощилов, 2014, с. 183.
  270. Лощилов, 2014, с. 175, 179.
  271. Лощилов, 2014, с. 177—178.
  272. Лощилов, 2014, с. 178.
  273. Твардовская, 1983, с. 3—4.
  274. Шикман, 2016, с. 206—211.
  275. Троицкий, 2002, с. 33.
  276. Елина, 1990, с. 53—54.
  277. Шикман, 2016, с. 220.
  278. Шикман, 2016, с. 190—191.
  279. 1 2 Бакиев, 2016, с. 189.
  280. Могила Н. А. Морозова и К. А. Морозовой. Департамент культуры. Правительство Ярославской области (2009). Дата обращения: 26 августа 2020.
  281. Татьяна Хорошилова. В Минске начались съемки сериала «Дед Морозов». Российская газета (17 февраля 2020). Дата обращения: 18 августа 2020. Архивировано 12 марта 2020 года.
  282. Мини-сериал «Дед Морозов». Вокруг ТВ.
  283. Шикман, 2016, с. 258.
  284. Твардовская, 1983, с. 4.
  285. Романенко, 2013, с. 5.
  286. Шикман, 2016, с. 255, 259.
  287. В. Чивилихин. Память (из романа-эссе). Дорога к звёздам. Сборник произведений советских писателей о космосе и космонавтах. epizodsspace (1986). — «Неспециалисту даже трудно представить себе объем научного материала, творчески освоенного Н. А. Морозовым, значение его открытий.» Дата обращения: 23 июня 2021. Архивировано 6 мая 2019 года.
  288. Внучкова И. А. Человек и его время. Наш Вестник (8 апреля 2015). Дата обращения: 24 июня 2021. Архивировано 25 июня 2021 года.
  289. Пять книг недели. Независимая газета (10 ноября 2016). Дата обращения: 17 августа 2020. Архивировано 17 августа 2019 года.

Литература

Первоисточники

Статьи и монографии

Публикации сторонников «Новой хронологии»

На европейских языках

Ссылки